Квидинг сообщал, что такие дети растут, подобно одуванчикам, пробиваясь сквозь асфальт, часто становятся представителями так называемых помогающих профессий и служат обществу.

Самого Шварца воспитывал отец-одиночка, тративший деньги в основном на вино, сигареты и лотерейные билеты. Детство Оливии, насколько знал Шварц, тоже не тянуло на счастливое: она росла в семье алкоголиков, у которых были проблемы с психикой. Но вот они с Оливией выросли и теперь служат обществу.

Каждый такой ребенок-одуванчик выжил лишь потому, что рядом оказывался человек, с которым он чувствовал себя в безопасности. Хотя бы один, но к которому можно прислониться. Для Шварца таким человеком был дед с отцовской стороны. “Покойся с миром”, – подумал Шварц, вспоминая запах просмоленного дуба, вкус леденцов от кашля и звуки аккордеона летним вечером. Лучше всего, если в такие вечера отец не бывал пьяным.

Потом Шварц вспомнил, что завтра канун Мидсоммара, что он взял выходной, но еще не решил, чем займется. Компания, с которой он обычно отмечал праздник, собралась, как всегда, в шхеры, но Шварц отказался ехать по причине порванного сухожилия. Не хотелось чувствовать себя обузой. Лучше отпраздновать Мидсоммар, сидя на диване с пакетом чипсов. В программе также значились несколько фильмов.

Шварц попрыгал на костылях дальше, к отделению Бесы.

У которой, наверное, не было взрослого, к которому можно прислониться.

Все-таки этот мир устроен черт знает как.

Шварц отметился еще в одной регистратуре, и врач, женщина лет пятидесяти, объяснила ему, как добраться до палаты.

В палате Шварца встретил поразительный запах – смесь химического и телесного. Сюда как будто принесли ворох грязной одежды, пропитанной ацетоном.

На большой больничной кровати Беса Ундин казалась совсем маленькой.

– Это вы из полиции?

Глаза Бесы казались странно настороженными, что не вязалось со слабым сиплым голосом и бледным, слегка угловатым лицом. “Где-то за этим взглядом может таиться девочка-одуванчик”, – пронеслось в голове у Шварца. Он кивнул Бесе и взглядом поискал, куда сесть.

У стены стоял стул, и Шварц поволок его к кровати. Стул пронзительно заскрежетал по полу.

– Две недели назад к вам в фургон приходил какой-то человек, – начал он, садясь и прислоняя костыли к кровати. – Человек, который потом стрелял в Йонни, вашего приятеля.

– Да не сказать чтобы приятель. Я с ним не жила.

– Ну… А кто он вам был?

– Так, трахались иногда.

Шварц снова кивнул.

– Значит, вы получили от Йонни наркотики, а бонусом – заражение крови. Как вы себя чувствуете?

Беса взглянула на него как на слабоумного. На вопрос она не ответила, но сказала:

– Этот, про кого вы спрашиваете, хотел увезти Клару. Но я вовремя поняла, в чем дело.

– Ладно, хорошо. – Шварц вывел на экран телефона фотографию Владимира. – Вот он… Как все было? Расскажите с самого начала.

Беса взяла телефон и посмотрела на фотографию бородатого мужчины, личность которого полиция так и не установила.

– Он просто появился возле трейлера, и все, – сказала она. – Я сидела за столом, дверь была открыта, но он меня не видел. Клара играла на улице, и он сказал ей: “Ну вот, снова увиделись”.

– “Ну вот, снова увиделись”? Они что, уже встречались?

– Наверняка. Он спросил Клару, помнит ли она его, и она сказала, что помнит.

– Он еще что-нибудь говорил?

Беса потянулась за стаканом, стоявшим на тумбочке у кровати.

– Что-то вроде того, что если Клара пойдет с ним, то он ее покатает. “Помнишь тот автобус?” – Беса отпила воды, но проглотила с трудом.

– “Помнишь тот автобус”? – удивился Шварц.

Беса откашлялась, но голос остался таким же тонким и сиплым.

– Да… Я поняла, что тут что-то не так, и спросила, какого он тут делает. А он повернулся и пошел, и Клару за руку ведет… Я давай кричать, Йонни тут же прибежал, отнял у него Клару, они стали ругаться, а я вернулась в трейлер…

Беса поставила стакан на стол. В недопитой воде Шварц заметил тонкую, как нитка, петлю крови.

– Вы вернулись в трейлер, чтобы получить то, что вам причиталось?

Беса пожала плечами.

– Когда этот человек пришел, вы уже были под кайфом?

Беса снова пожала плечами.

– Не особенно… Я точно помню, что он говорил Кларе.

– Что покатает ее на автобусе?

– Да.

– На каком?

– Он не сказал. А сказал именно так: “Помнишь тот автобус?”

– Какой-то конкретный?

– Да… Как будто это его собственный автобус, а не обычный рейсовый.

Когда Шварц вышел на парковку, жара обрушилась на него с новой силой. Под дворником ярко желтела какая-то листовка.

Листовка оказалась квитанцией: штраф в триста крон за нарушение правил парковки. Усаживаясь за руль и пристраивая костыли на пассажирском сиденье, Шварц ругался. Что за гнусный день! Шварц сфотографировал квитанцию и отправил снимок Жанетт, приписав: “Пускай контора платит”.

Компании, владевшие парковками, как с цепи сорвались. Они объявили священную войну, и всякого, кто нарушал священные законы бога парковок, ждала тяжкая расплата за грехи – что великие, что малые. Кое-кого из коллег Шварца оштрафовали прямо в рабочее время, причем менеджеры иных парковок проявляли редкое упрямство.

Прежде чем отправиться в Мэлархёйден, где его ждали Клара и ее приемная семья, Шварц заглянул в электронную почту.

Техники-криминалисты прислали список телефонных номеров и адресов электронной почты, по которым звонила и писала Лола Юнгстранд, точно в срок.

Глава 42

Квартал Крунуберг

По поручению Жанетт Олунд начал внимательнее присматриваться к личной жизни Пера и Камиллы Квидинг. На экране компьютера красовался Рогхольмен – поросший лесом скалистый остров возле Даларё. Несколько лет назад Квидинги купили его у муниципалитета и выстроили там дом.

Разглядывая фотографии, Олунд слушал небольшую лекцию по истории, которую читал ему по телефону инспектор уголовной полиции отделения “Юг”.

– Укрепления Даларё призваны были защищать Стокгольм от морских нападений с юга, – вещал инспектор. – Утверждают – на мой взгляд, без всяких оснований, – что груда камней на острове Квидингов не что иное, как развалины наблюдательного поста семнадцатого века.

Олунд всмотрелся в фотографию. Груду камней на вершине острова частично загораживала громадная вилла Пера и Камиллы.

– Скорее всего, эти камни – какое-то древнее захоронение, – продолжал инспектор. – Квидинги заплатили муниципалитету за остров, включая древности, тридцать тысяч. По мне, так в голове не укладывается. Но у них здесь влиятельные друзья, так что любые нарушения можно замазать.

Встреча стокгольмских шхер с голливудскими холмами, подумал Олунд, изучая фотографию. Роскошная вилла со стеклянными фасадами купалась в солнечном свете; лестница, высеченная в скале, спускалась к причалу с плавучей сауной. У причала покачивалась моторная лодка, и Олунд ощутил укол зависти: на снимке была лодка конструкции Петтерсона, конец двадцатых – начало тридцатых годов.

– А что еще могут скрывать Квидинги, не знаете?

– Так навскидку не скажешь, – ответил инспектор. – Обычно они стараются не привлекать к себе внимания.

Закончив разговор с инспектором из “Юга”, Олунд продолжил просматривать фотографии, взятые в основном из глянцевых журналов. Бо́льшую часть просторного внутреннего дворика занимал бассейн, а живописный вид с Рогхольмена на редут Даларё впечатлял.

Завершала идиллию фотография Пера и Камиллы. Супруги, взявшись за руки, сидели на диванчике перед перголой, увитой диким виноградом. Пер Квидинг был одет с легкой небрежностью: шляпа-панама, белая рубашка, шорты. Камилла сидела в легком летнем платье, темные локоны доходили до пояса. Улыбалась она не так широко, как муж.

Олунду эта улыбка показалась холодноватой, но все же располагающей.

Щелчком мыши он вызвал на экран следующую фотографию – пару сняли на книжной ярмарке в Гётеборге – и тут кто-то постучал по дверному косяку.